Рукописный свод С.С. Митусова “Петрушина гора”

РУКОПИСНЫЙ СВОД С.С. МИТУСОВА “ПЕТРУШИНА ГОРА”
(По материалам Мемориального Собрания С.С. Митусова в Санкт-Петербурге)

Одной из самых значительных литературных работ С.С. Митусова является цикл "Петрушина гора", состоящий из притчи под таким названием (рабочий вариант - “Три короны”) и поэтических отрывков, предположительно составлявших пьесу, где фигурирует всё тот же объект. Время создания цикла - приблизительно 1915-1917 гг.

Сначала два слова о возникновении такого названия и такого художественного образа. Петрушина гора - реальный географический объект на карте Петербургской губернии в районе поселка Оредеж, где с 1909 по 1919 г. периодически жила семья Митусовых. И вот этот холм становится элементом "домашнего фольклора" - это чудесное место, где есть всё, как в раю, где царит свобода и счастье, - а также поэтическим образом, символом земли обетованной, областью духа. Это царство гармонии и справедливости, к которому надо восходить, прилагая усилия. В 1916 г., в письме дочерям из Омска, с места военной службы, Степан Степанович посылает рисунок с подписью: “Вот вам Петрушина гора, где мы все скоро будем жить”. На картинке, среди экзотических растений, сказочных строений и веселых фигурок людей и животных - всего того, что ориентировано на детское восприятие, - мы обнаруживаем объект, который все переводит в иную плоскость. Шутливое оказывается в соседстве с сокровенным. На склоне горы, ближе к вершине, нарисован валун, покрытый таинственными знаками, с лаконичной надписью: “Камень”. Само по себе изображение тоже рассчитано на детское сознание, но речь, несомненно, идет о краеугольном Камне мироздания. Образ этот мы не раз встречаем у Рериха, впервые на картине “Сокровище ангелов”, а сам художник дает ему следующее толкование (в каталоге московской выставки “Мир искусства” 1911 года): “За пределами Бытия лежит Камень, в нем добро и зло, вся земная твердь на камень опирается.”; а также (в журнале “Огонек”): “Общее содержание моего эскиза для стенописи усыпальницы “Сокровище ангелов”: ангелы стерегут драгоценный краеугольный Камень мироздания, в котором заключено и добро, и зло, - символы чего начертаны на Камне” [1] . Миф о Камне восходит к древнейшим временам и пришел в средневековую Европу из глубин Азии. О “Камне мудрости” было известно в Древней Индии, в Тибете знали “драгоценность Чинтамани”, исполняющую все желания. У Св. Иоанна Богослова есть “белый камень”. Одним из основных источников легенды о камне в мировой культуре является поэма “Парсифаль”, созданная немецким поэтом Вольфрамом фон Эшенбахом в начале XIII в. Именно там обнаруживается образ драгоценного камня, принесенного ангелами на землю. Предание говорит, что Камень, обладающий чудесной силой, являющийся источником творческих сил, мудрости и блаженства, находится на священной горе (Монсальват [2] ), куда нет входа недостойным. Тут мы уже вплотную подходим к предмету нашего исследования. Таким образом, Петрушина гора - это высота не только географическая, но и духовная. За истинными ценностями надо подниматься в гору.

У одного она пониже,
А у другого высока.
Иному путь лежит к ней ближе,
А для иного далека.
Но знайте же - никто поныне
Ее вершин не достигал.
Кто ж мнит, что он уж на вершине,
Тот не на ту гору попал!

То, что хранящийся на горе Камень действительно  краеугольный , утверждают следующие строчки:

Вот истины где торжество:
Отверг тот неба все дары
И сердце у того мертво,
В ком нет Петрушиной Горы.

Конечно же, правят в этом царстве света люди, прошедшие трудный путь восхождения, более опытные в вопросах духовных. Есть все основания предположить, что прообразами правителей в притче "Петрушина гора" являются Николай Константинович и Елена Ивановна Рерихи. Природа власти в притче та же, о какой пишет известная исследовательница творчества Рериха Гунта Рудзите: “Сам Учитель просит Рериха подписывать картины знаком ...(REX). Кто-то сочтет, что это дерзость, ведь это и королевский знак тоже. Не забудем: “Власть - это жертва”. Древние короли при коронации в Реймсе тем самым брали на себя великую Ношу. Они прошли через Ночь, прежде чем им вручили Меч и Чашу, Чашу знания, небесного Света и земной горечи.” [3]

 Мы дошли до вопроса о власти, и тут нам хочется задаться вопросом: для чего была написана притча “Петрушина гора”? Только ли для утверждения общего положения о необходимости духовного роста? Или же Митусов попытался выразить в ней свой идеал общественного устройства? Это было бы тем более естественно для морально и политически зрелого человека, что писалось в предреволюционную эпоху, когда стал очевидным кризис власти, грозивший социальными катаклизмами, и вопрос о том, кто и как должен править, с неизбежностью претендовал на роль главенствующего не только в общественной, но и в интеллектуальной жизни. Утопии прошлого при всей их видимой фантастичности, вставленные в контекст истории, не оказываются ли вполне злободневными, откликающимися на противоречия своего времени, хотя бы их авторы и мыслили идеальными категориями?

 За период с середины XIХ до второго десятилетия ХХ в. образовалась обширная отечественная литература, посвященная вопросам общественного и государственного устройства. Русскими мыслителями и политическими деятелями разрабатывались самые разные модели будущего России: монархия, демократия, тоталитарный режим, анархия. Вл. Соловьевым, оказавшим огромное воздействие на литературный и философский процесс начала века, развивалась идея “истинной свободной теократии” (тройственное служение царя, первосвященника и пророка). На его идее о Богочеловечестве лежит печать социальной и космической утопии. (Утопию нужно понимать как целостный, всеохватный идеал, предельное совершенство).

 Если мы попробуем с несколько неожиданной стороны проанализировать притчу “Петрушина гора” на предмет формы правления, то должны будем сделать заключение, что это монархия. Но можно ли предположить, что Митусов был сторонником реально существующей формы монархии, да еще в период её явной агонии? Очевидно, что его “Царство” не имеет ничего общего с династической и бюрократической империей, у него прежде всего подчеркивается “ярмо правления”. В истории русской мысли подобные воззрения мы находим у А.С.Хомякова, который развивал идею царя, избранного народом: власть не право, а тягота, это зло, и народ отказывается от власти. Никто не имеет права властвовать, но есть один человек, который обязан нести тяжелое бремя власти. Народу нужна лишь свобода духа, свобода мысли, совести, слова. У Митусова “политический вопрос” явно не находится в центре внимания, правитель не выбирается народом, он просто дан, задан в притче, однако в глаза бросается общий с Хомяковым мотив избранности, а также бремени власти. У Митусова акцент делается на нравственной ответственности, на качестве власти. “Петрушина гора” ещё меньше, чем построения Хомякова является политической программой, речь идет о другом. Бердяев справедливо отмечал, что будучи гораздо дальше от верного понимания действительности, чем другие философы, славянофилы безмерно выше и правее их по нравственным оценкам, по своему идеалу. В своем предельном развитии русская идея о власти соприкасается с религиозной идеей. Это явственно проступает в социологии “Избранных мест из переписки с друзьями” Гоголя, которому идеальный царь представляется посредником между небом и землей, в “Легенде о великом инквизиторе” Достоевского, у Вл.Соловьева (см. выше). В самом конце XIХ - начале ХХ в. оригинальный русский философ Н.Федоров обосновывает своеобразный анархизм, соединенный, как и у славянофилов, с патриархальной монархией (где главенствующей является идея долга властителей).

Наконец, невозможно обойти вниманием историософские взгляды русского национального гения, в котором впервые самовыразился русский дух. “Во все времена были избранные предводители; это восходит до Ноя и Авраама, - считал Пушкин. - Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством... При всех видах правления люди подчинялись меньшинству или единицам, так что слово “демократия”, в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенным почвы. У греков люди мысли были равны, они были истинными властелинами. В сущности, неравенство есть закон природы... Единицы совершали все великие дела в истории... Ничто не может быть интереснее истории святых, этих людей с чрезвычайно сильной волей... За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими. Все это является прямой противоположностью демократической системе” [4] . Консерватизм, основанный на исторической традиции и дающий право и возможность свободного культурного развития личности - вот политическое кредо Пушкина, слитое с его поэзией. Историю творят, и потому государством должна править не толпа, а гений. Иерархичность общества необходима, как залог свободы. Демократия с ее насильственным уравниванием под посредственное большинство, не являющееся носителем высших ценностей, гораздо ближе к деспотизму, чем просвещенная монархия.

Своим представлением о долженствующем быть характере власти С.Митусов принадлежал вполне к русской идее, основанной на свободе духа, на любви, а не на принуждении. Царство - Государство Митусова можно понять только в свете русских исканий Царства Божьего, совершенной жизни. Духовная иерархия - его основа.

Первые строки “Петрушиной горы” - подражание началу Книги Бытия. Это заявка на то, что образы притчи суть вселенские символы и проблематика ее - основные вопросы бытия. Творец “Царства” ( т.е. Космоса, порядка, в противовес хаосу) называется “Тот”, “Он”, и это заставляет вспомнить “Цветы Мории”, где подобным же образом не раз обозначалось творческое начало Вселенной, что в свою очередь восходит к индийской философской традиции. То же самое можно сказать об эпитете “Царь”, но одновременно в притче есть прямое указание на евангельского Царя, увенчанного терниями. Рубины, жемчуга и бриллианты - украшения в коронах правителей и следы их страданий - соотносятся с библейскими драгоценностями, обозначающими духовные богатства. Драгоценные камни вообще - традиционный в восточной литературе символ одухотворения материи, чистого света.

"...И сказал Тот: "Да будет Царство", - и стало Царство.

И сказал Тот: "Да будет царица правительница и да будет министр правитель", - и стала царица - правительница, и стал министр - правитель. 

...И были у Него три короны: одна с рубинами, другая с жемчугами, и третья с бриллиантами. 

...И сказал Он им: "Великий Царь из сада своего отдал малым своим все цветы от роз своих и сплел себе венец из терниев". И узрели министр-правитель и царица-правительница истину в словах Его, и возрадовался дух их великою радостью. 

...И преклонили они колени, и, трижды облобызав короны, возложил Он их на главы их: одну на главу министра-правителя и другую на главу царицы-правительницы, и третью на свою главу; и острые винты вонзились в чела их, и украсились оные великолепными рубинами, и впряглись они в ярмо правления, и из глаз их полились жемчужины бремени правления, и подняли они лица свои, и узрели веселие малых своих от камней самоцветных, и заблистали очи их крупнымии бриллиантами радости. И были камни сии лучше и великолепнее самоцветных камней.

...И пришла к ним черная зависть и, искушая их, сказала: "Легко вам, ибо вы правители и носите короны, и все люди почитают вас и повинуются вам". И сняли правители короны свои, и показали раны от острых винтов, и подняли глаза свои, и показали слезы бремени правления; и посрамлена была лютая зависть, и отвратила от светлого взора правителей черное лицо свое, и удалилась из Царства того, чтобы больше никогда не возвращаться в пределы Государства того.

...И пришла к ним светлая радость, и, <жалея> их, сказала им: "Все радуются веселием и блестящим золоту и камням, а Ваши главы изранены и очи Ваши мутны от слез бремени правления, и на главах у Вас простые железные обручи". И обратили правители лицо свое на радость светлую, и заблистали в глазах их бриллианты радости, порожденные веселием малых своих. И возликовала светлая радость истиной, и истина стала радостью. И высоко подняла она рукою своею огненный цветок любви к беспредельному, и пошли вслед за нею правители, влача за собою ярмо правления..."

Символический образ корон в притче поразительным образом совпадает по своему содержанию с золотыми коронами в очерке Рериха “Царь Соломон”, написанном в 1928 г. :

“Охраняли удоды покой царя Соломона во время его великих трудов и, вернувшись от трудов, царь спросил птичек, что они хотели бы получить в награду. Птички сказали: “Дай нам, царь, золотые короны твои, они так прекрасны, и мы не видели ничего более чудесного, как ты, когда надеваешь свою корону.”. Царь улыбнулся и сказал: “Птички, но ведь тяжела корона моя, как же можете вы желать возложить на себя такое бремя!”. Но птички продолжали просить о коронах, и царь велел своему златоковачу сделать маленькие короны по образцу царской, и эти короны были прикреплены на головы птичек. Но не успел пройти самый короткий срок, как птички снова слетелись к царю, и устало поникли под золотыми коронами их головки.

Они просили: “Царь, освободи нас от корон. Прав Ты был, мудро предупреждая нас! Что мы можем знать, мы, малые! Можем ли мы знать, что за блеском и очарованием скрывается тягота - освободи нас, царь”.

Царь сказал: “Видите, неразумные, к чему приводит ваше стремление к бремени. Хорошо, будь по-вашему, будут сняты короны золотые - но пусть вы носите всегда на себе воспоминание о неразумном стремлении вашем к короне. Отныне носите корону из перьев, она не отяготит вас, ибо она будет только короною того тайного царства, о котором вы знали, служа труду моему”.” [5]

Мы можем давать такому совпадению только гипотетические объяснения: это или знакомство Степана Степановича с текстом оригинальной легенды (с большой долей вероятности через Рериха) - факт, однако, документально не подтверждаемый, - или же интуиция Митусова, сумевшего безошибочно уловить мистический смысл власти и тем самым сравняться в своем глубокомыслии с древней восточной мудростью. (Есть и обратная связь в этой параллели. Читая текст легенды об удодах, ощущаешь какое-то неуловимое стилистическое присутствие “Трех корон”. Возможно, Николаю Константиновичу запала в душу мудрая сказка, сочиненная когда-то его шурином...) Мы склонны принимать первую гипотезу о причине совпадения символов, потому что она напрямую связана с еще одним качеством, присущим “Петрушиной горе”, без упоминания которого наш литературно-критический анализ был бы односторонним. Мы коснулись основных символов притчи, но, по замечанию Н.Берберовой, поэзия, как феномен, содержит в себе два функциональных элемента: символ и миф. [6] (Такой подход вполне применим к “Петрушиной горе”, ее текст в высшей степени поэтичен, т.е. гораздо более смыслово насыщен, чем “нормальный” прозаический). Как всякое истинное произведение искусства “Петрушина гора” не идеологична, а мифологична (разумеется, мы употребляем слово миф не в школьном, а в современном научном значении этого слова, в каком мы говорим, например, о мифах “Медного всадника”. Идеология - плоскость, миф - вертикаль.). Воспользуемся определением Берберовой: “Символ может быть индивидуален, но миф должен быть социально вкоренен и выпестован. О нем необходима “общая память”, у него есть история, у него есть трансцендентные перекрестные ссылки, у него есть естественное развитие. Он не выдумка, наложенная на факт, он способ постижения факта и сам по себе - явление культуры. И он имеет отношение к ощущению полноты жизни.” [7] Интересные рассуждения о мифе мы находим у Д.С.Лихачева в статье “Что есть истина?”. Он также снимает противопоставление миф - истина, и указывает, что миф “близок к тому, что можно назвать в языке “концептами” - своего рода алгебраическими “заместителями сложных значений”. В этом смысле миф упрощает мир, упрощает наше поведение в мире” [8] . Для нас очень важно замечание Лихачева о том, что “в истории культуры все время происходит сближение данности и мифа, как формы восприятия и объяснения данности.” [9] Осмелимся утверждать, что в свете вышесказанного о мифе, митусовский “образец государства” содержит качественно новый принцип решения проблемы власти, по сравнению с предшествующими попытками в русской культуре (упоминавшимися нами). Прежние утопии все же были по преимуществу идеологичны в силу своей индивидуальности. Здесь перед нами едва ли не впервые в истории этого вопроса в основание построения подводятся древние мифы, а не авторская идея. Можно возразить, что не сопоставимы масштабы “Петрушиной горы” и “Чтений о Богочеловечестве”, например, но мы говорим лишь о подходе к предмету, о способе его осмысления. Именно благодаря вкорененным в текстуру “Петрушиной горы” мифам (явственно просвечивают миф о сотворении мира, миф о Камне, о коронах, русские сказки), мы ощущаем ее внутреннюю подлинность, ненадуманность, “высшую правду”. Мы не столько домысливаем, сколько чувствуем, в чем суть. Митусов опирается не на рационально разложимую теорию, а на “память человечества”. [10]

Сила, движущая героями притчи -“любовь к беспредельному”. Беспредельное  - любимое понятие Н.К.Рериха, лейтмотивом проходящее через все его творчество. Ему вторит Ю.Рерих в статье “Успехи ориенталистики”: “Беспредельность возможного манит не знающий покоя человеческий разум...” [11] Кажется, это какая-то фамильная черта, семейный девиз.

Опять должны мы начать.
Кончить ничто мы 
не можем. [12]

И притча, и пьеса из цикла “Петрушина гора” писались в тревожное для России время, и чем больше сгущалась тьма, тем притягательнее становилось для автора это царство добра и гармонии, тем вернее искал он опоры в духовной реальности. -

Когда мой дух усталый стонет
Под небом мрачным Петрограда,
Когда в туманах зимних тонет
Моя любовь, моя отрада,
Когда один в толпе враждебной
Брожу я с раннего утра,
Надеждой озарит целебной
Меня Петрушина Гора.
...
Что в том, что денег нет в кармане,
Что в том, что в сапоге дыра? -
Лишь виден был бы, хоть в тумане,
Твой Свет, Петрушина Гора!
... 
Мужайтесь, други, близок час:
Придет весенняя пора!
Ведь в сердце каждого из нас
Живет Петрушина Гора!

Не случаен в пьесе излюбленный Пушкиным пяти- и шестистопный ямб. “Придет весенняя пора” - парафраз строки знаменитого пушкинского стихотворения. Да и сам холодный Петроград, из которого мы вдруг так неожиданно переносимся на Петрушину гору, сродни городу пышному, городу бедному. “Брожу я с раннего утра” относит нас к “Брожу ли я вдоль улиц шумных”. Все пропитано Пушкиным. Это присяга на верность пушкинскому духу; музам и разуму. Присяга на все времена, верность которой Степан Степанович доказал своей жизнью, пройдя сквозь мрак нищеты, страха, гонений и не изменив себе до последнего дня. [13] И в этом смысле призыв “Мужайтесь, други!” относится и к тому конкретному моменту, в который Митусов писал эти стихи, и он же оказался обращенным в будущее. Вызываемое в сознании митусовской строкой стихотворение Пушкина удивительно легко накладывается на исторический подтекст большевистского режима, при котором Россия постепенно становилась одной большой каторгой и одним большим интеллектуальным подпольем. - Это всё то же противостояние свободы и насилия, духа и мертвящей косности:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут, 
Темницы рухнут - и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

Надеждой живет Митусов, чая весеннего солнца, пред которым скроется тьма. И как тут не вспомнить ещё одно дитя добра и света, выразителя той эпохи и среды, к которой принадлежал и Митусов, Александра Блока:

Пушкин, тайную свободу
Пели мы вослед тебе,
Дай нам руку в непогоду...

Одна ссылка по цепной реакции ведет за собой другую, приходят на ум воспоминания Берберовой о том времени: “В феврале 1921 года в Петербургском Доме литераторов был устроен один из последних свободных литературных вечеров. Он был посвящен Пушкину. Это был тот именно вечер, на котором выступил Александр Блок со своей знаменитой (и столь пророческой) речью о поэзии и черни, той черни, которая собирается задушить поэзию. В этот же вечер выступавший Ходасевич пошел еще дальше в своих словах: он сказал, что наступит время, когда “в надвинувшемся мраке нам предстоит аукаться: - за неимением возможности свободно выражать свои мысли, а потому необходимо предварительно условиться, каким словом давать о себе знать, что избрать “паролем” для поэтов, которых вот-вот приведут к молчанию. “Условимся аукаться именем Пушкина, - сказал тогда Ходасевич, - чтобы найти друг друга в той страшной пустыне, в которой мы скоро окажемся”.” [14] Митусовым этот выбор уже был сделан, он уже говорил этим “условным языком” и, не колеблясь никогда, как многие деятели русской культуры, неизменно был в стане бессмертного солнца ума.

Степан Степанович вообще по сути своей был очень солнечным, гармоничным человеком. Его сознание в каких-то удивительно верных пропорциях сочетает области заочны с ясной трезвостью. Очень пушкинским является у него отношение к достижениям мировой культуры, как к универсальному дому, где живет творческий дух. Бердяев говорил, что в Пушкине “было что-то ренессансное, и в этом на него не походит вся великая русская литература XIХ в., совсем не ренессансная по духу. Элемент ренессансный у нас только и был в эпоху Александра I и в начале ХХ в.” [15] . Круг снова смыкается. На “Мире искусства” - плеяде художников, питавших свой талант у источника античной культуры, создававших свои произведения “от радостного творческого избытка” [16] , и на Рерихе, с его Красным Крестом Культуры, трактуемой как  культ света , как сила, сохраняющая прошлое, питающая настоящее, созидающяя будущее и - принадлежащая вечности.